|
Старая графиня *** сидела в своей
уборной перед зеркалом. Три девушки
окружали её. Одна держала банку румян,
другая коробку со шпильками, третья
высокий чепец с лентами огненного
цвета. Графиня не имела ни малейшего
притязания на красоту, давно увядшую,
но сохраняла все привычки своей
молодости, строго следовала модам
семидесятых годов и одевалась так же
долго, так же старательно, как и
шестьдесят лет тому назад. У окошка
сидела за пяльцами барышня, её
воспитанница.
|
The old countess was sitting in her dressing room in front
of a mirror. Three girls surrounded her. One held a pot of rouge, another
a box of hair pins, the third a bonnet with ribbons of a fiery colour. The
countess did not have the smallest pretensions to beauty, long ago faded,
but preserved all the habits of her youth, strictly followed the fashions
of the seventies and dressed as assiduously as she had done sixty years
ago. At a window a young lady sat behind an embroidery flame, her ward. |
| - Здравствуйте, grand'maman, - сказал,
вошедши молодой офицер. - Bon jour, mademoiselle Lise.
Grand'maman, я к вам с просьбою. |
- Hello, Grand'maman, - said, a young officer on entering. -
Bonjour, Mademoiselle Lise. Grand'maman, I have a request for you. |
| - Что такое, Paul? |
- What is it, Paul? |
|
- Позвольте представить одного из
моих приятелей и привезти его к вам в
пятницу на бал.
|
- Permit me to introduce one of my friends and bring him to
you on Friday at the ball. |
|
- Привези мне его прямо на бал, и тут
мне его и представишь. Был ты вчерась у
***?
|
- Bring him to me at the ball directly, and introduce him to
me there. Were you at *** yesterday? |
|
- Как же! очень было весело; танцевали
до пяти часов. Как хороша была Елецкая!
|
- Indeed! It was very merry; we danced until five o'clock.
How charming was Eletskaya! |
|
- И, мой милый! Что в ней хорошего?
Такова ли была её бабушка, княгиня
Дарья Петровна?.. Кстати: я чай, она уж
очень постарела, княгиня Дарья
Петровна?
|
- My dear. What in her is charming? Such was her
grandmother, the Princess Daria Petrovna. Incidentally, I say, Princess
Daria Petrovna must have already grown old? |
|
- Как, постарела? - отвечал рассеянно
Томский, - она семь лет как умерла.
|
- What, grown old? replied Tomsky absent mindedly, - she
died seven years ago. |
| Барышня подняла голову и сделала
знак молодому человеку. Он вспомнил, что
от старой графини таили смерть её
ровесниц, и закусил себе губу. Но графиня
услышала весть, для неё новую, с большим
равнодушием. |
The young girl lifted her head and made a sign to the
young man. He remembered, that they kept from the old countess the deaths
of her contemporaries, and bit his lip. But the countess heard the news,
for her new, with great indifference. |
|
- Умерла! - сказала она, - а я и не знала!
Мы вместе были пожалованы во фрейлины,
и когда мы представились, то
государыня...
|
- Dead! - she said, - and I did not know! We were
given the titleof lady in waiting together, and when we were introduced,
the empress... |
|
И графиня в сотый раз рассказала
внуку свой анекдот.
|
And the countess for the hundredth time told her
nephew her anecdote. |
|
- Ну, Paul, - сказала она потом, - теперь
помоги мне встать. Лизанька, где моя
табакерка?
|
- Well Paul, - she then said, - help me to get up.
Lizanka, where is my snuff-box? |
|
И графиня со своими девушками пошла
за ширмами оканчивать свой туалет.
Томский остался с барышнею.
|
And the countess went behind the screens with her
maids to finish her toilet. Tomsky remained with the young girl. |
|
- Кого это вы хотите представить? -
тихо спросила Лизавета Ивановна.
|
- Who is it you want to introduce? - quietly asked
Lizaveta Ivanovna. |
|
- Нарумова. Вы его знаете?
|
- Narumov. Do you know him? |
|
- Нет! Он военный или статский?
|
- No. Is he a soldier or a civilian? |
|
- Военный.
|
- A soldier. |
|
- Инженер? |
- An engineer? |
|
- Нет! кавалерист. А почему вы думали,
что он инженер?
|
- No! a cavalry man. Why did you think that he was an
engineer? |
|
Барышня замеялась и не отвечала ни
слова.
|
The young lady laughed and didn't reply a word. |
|
- Paul! - закричала графиня из-за ширмов,
- пришли мне, какой-нибудь новый роман,
только, пожалуйста, не из нынешних.
|
- Paul! - shouted the countess from behind the screens, -
bring me a new novel, only, please, not of the modern kind. |
|
- Как это, grand'maman?
|
- How do you mean, grand'maman? |
|
- То есть такой роман, где бы герой не
давил ни отца, ни матери и где бы не было
утопленных тел. Я ужасно боюсь
утопленников!
|
- Such a novel, where the hero does not strangle his father or
mother and where there are no drowned bodies. I am terribly afraid of
drowning! |
|
- Таких романов нынче нет. Не хотите ли
разве русских?
|
- Such novels do not exist. Do you want a Russian one? |
|
- А разве есть русские романы?.. Пришли,
батюшка, пожалуйста, пришли!
|
- Are there Russian novels? Bring one, my boy, please, bring
one. |
|
- Простите, grand'maman: я спешу... Простите,
Лизавета Ивановна! Почему же вы думаете,
что Нарумов инженер?
|
- Excuse me, grand'maman, I am in a hurry... Excuse me,
Lizaveta Ivanovna. Why did you think that Narumov was an engineer? |
|
И Томский вышел из уборной.
|
And Tomsky left the dressing room. |
|
Лизавета Ивановна осталась одна: она
оставила работу и стала глядеть в окно.
Вскоре на одной стороне улицы из-за
угольного дома показался молодой офицер.
Румянец покрыл её щеки: она принялась
опять за работу и наклонила голову над
самой канвою. В это время вошла графиня,
совсем одетая.
|
Lizaveta Ivanovna remained alone. She put down her work and
started to gaze out of the window. Soon on one side of the street from
behind the corner house appeared a young officer. A flush spread over her
cheeks: she started her work again and bent her head low over the
canvas. At the same time the countess entered, already fully dressed. |
|
- Прикажи, Лизанька - она сказала - карету
закладывать, и поедем прогуляться.
|
- Order, Lizanka - she said - the carriage to be prepared,
we shall go for a drive. |
|
Лизанька встала из-за пяльцев и стала
убирать свою работу.
|
Lizanka got up from the embroidery and started to tidy away
her work. |
|
- Что ты, мать моя! глуха, что ли! -
закричала графиня. - Вели скорей
закладывать карету.
|
- What is wrong with you, Miss! are you deaf! - cried the
countess - Order the carriage to be prepared at once. |
|
- Сейчас! - отвечала тихо барышня и
побежала в переднюю.
|
- Right away. - quietly replied the young lady and ran to
the hall. |
|
Слуга вошел и подал графине книги от
князя Павла Александровича.
|
A servant entered and gave the countess the books from
Prince
Pavel Aleksandrovich. |
|
- Хорошо! Благодарить, - сказала графиня. -
Лизанька, Лизанька! да куда ж ты бежишь?
|
- Good! Thanks, - the countess said. - Lizanka, Lizanka!
Where are you running to? |
|
- Одеваться.
|
- To get dressed. |
|
- Успеешь, матушка. Сиди здесь. Раскрой-ка
первый том; читай вслух...
|
- You have plenty of time, dear. Sit here. Open the first
volume; read aloud... |
|
Барышня взяла книгу и прочла несколько
строк.
|
The young lady took the book and read a few lines. |
|
- Громче! - сказала графиня. - Что с тобою,
мать моя? с голосу спала, что ли?.. Погоди:
подвинь мне скамеечку, ближе... ну! -
|
- Louder! - the countess said - What is wrong with you,
Miss? Has your voice gone to sleep? Wait: move over a footstool to me,
closer... well! - |
|
Лизавета Ивановна прочла ещё две
страницы. Графиня зевнула.
|
Lizaveta Ivanovna read two more pages. The countess yawned. |
|
- Брось эту книгу, - сказала она. - что за
вздор! Отошли это князю Павлу и вели
благодарить... Да что же карета?
|
Throw the book down, - she said - what rubbish! Send it back
to Prince Paul and send him thanks... Is the carriage ready? |
|
- Карета готова, - сказала Лизавета
Ивановна, взглянув на улицу.
|
- The carriage is ready, - Lizaveta Ivanovna said - having
glanced out on to the street. |
|
- Что же ты не одета? - сказала графиня, -
всегда надобно тебя ждать! Это, матушка,
несносно.
|
- Why are you not dressed? - the countess said, - it is
always necessary to wait for you! You, Miss, are impossible. |
|
Лиза побежала в свою комнату. Не прошло
двух минут, графиня начала звонить изо
всей мочи. Три девушки вбежали в одны
дверь, а камердинер в другую.
|
Liza ran to her room. Two minutes had not passed, the
countess started to ring with all her strength. Three maids
ran in at one door, a footman at the other. |
|
- Что это вас не докличешься? - сказала им
графиня. - Сказать Лизавете Ивановне, что
я её жду.
|
- Why did you not come when called? - the countess said to
them - Tell Lizaveta Ivanovna that I am waiting for her. |
|
Лизавета Ивановна вошла в капоте и в
шляпке.
|
Lizaveta Ivanovna entered in a coat and hat. |
|
- Наконец, мать моя! - сказала графиня. -
Что за наряды! Зачем это?.. Кого прельщать?..
А какова погода? - кажется, ветер.
|
Finally, Miss! - the countess said. What an attire. What is
it for? Who are you enticing?.. What is the weather like? - It seems to
me, windy. |
|
- Никак нет-с, ваше сиятельство! очень
тихо-с! - отвечал камердинер.
|
- No, your highness. It is very calm. - Replied the footman. |
|
- Вы всегда говорите наобум! Отворите
форточку. Так и есть: ветер! и
прехолодный! Отложить карету! Лизанька,
мы не поедем: нечего было наряжаться.
|
- You always speak at random! Open the window. So there is a
wind, and a cold one. Put away the carriage! Lizanka, we shall not travel:
You dressed up for nothing. |
|
"И вот моя жизнь!" - подумала
Лизавета Ивановна.
|
"And this is my life!" -Thought Lizaveta
Ivanovna. |
|
В самом деле, Лизавета Ивановна была
пренесчастное создание. Горек чужой
хлеб, говорит Данте, и тяжелы ступени
чужого крыльца, а кому и знать горечь
зависимости, кек не бедной воспитаннице
знатной старухи? Графиня ***, конечно, не
имела злой души; но была своенравна, как
женщина, избалованная светом, скупа и
погружена в холодный эгоизм, как и все
старые люди, отлюбившие в свой век и
чуждые настоящему. Она участвовала во
всех суетностях большого света,
таскалась на балы, где сидела в углу,
разрумяненная и одетая по старинной
моде, как уродливое и необходимое
украшение бальной залы; к ней с низкими
поклонами подходили приезжаюшие гости,
как по установленному обряду, и потом
уже никто ею не занимался. У себя
принимала она весь город, наблюдая
строгий этикет и не узнавая никого в
лицо. Многочисленная челядь её, разжирев
и поседев в её передней и девичьей,
делала, что хотела, наперерыв обкрадывая
умирающую старуху. Лизавета Ивановна
была домашней мученицею. Она разливала
чай и получала выговоры за лишний расход
сахара; она вслух читала романы и
виновата была во всех ошибках автора;
она сопровождала графиню в её прогулках
и отвечала за погоду и за мостовую. Ей
было назначено жалованье, которое
никогда не доплачивали; а между тем
требовали от неё, чтоб она одета была,
как и все, то есть как очень немногие. В
свете играла она самую жалкую роль. Все
её знали и никто не замечал; на балах она
танцевала только тогда, когда не хватало
vis-а-vis, и дамы брали её под
руку всякий раз, как им нужно было идти в
уборную поправить что-нибудь в своём
наряде. Она была самолюбива, живо
чувствовала своё положение и глядела
кругом себя, - с нетерпением ожидая
избавителя; но молодые люди, расчетливые
в ветреном своём тщеславии, не
удостаивали её внимания, хотя Лизавета
Ивановна была в сто раз милее наглых и
холодных невест, около которых они
увивались. Сколько раз, оставя тихонько
скучную и пышную гостиную, она уходила
плакать в бедной своей комнате, где
стояли ширмы, оклеенные обоями, комод,
зеркальце и крашеная кровать и где
сальная свеча темно горела в медном
шандале!
|
In fact Lizaveta Ivanovna was a most unfortunate creature.
Bitter is someone else's bread, says Dante, and sad the steps on someone
else's stairs, and who should know the bitter taste of dependence more
than the poor ward of the noble old woman. The countess, of course, did
not have an evil soul; but she was capricious, like a woman, spoilt by
society, stingy and submerged by a cold egoism, as all old people, who had
passions in their time but are strangers in the present. She took part in
all the vanities of high society, dragged herself to balls, where she sat
in a corner, rouge coloured cheeks and dressed in the old fashions, a
monstrous and necessary decoration of the ball hall; arriving guests
approached her with low bows, like an established ritual, and then nobody
paid any attention to her.At her house she invited the whole town,
following strict etiquette but not recognising anybody. Her numerous
servants grew fat and white haired in her entrance hall and maid's room,
and did what they wanted, one after the other stealing from the dying old
woman. Lizaveta Ivanovna was the house martyr. She poured tea and received
reprimands for the superfluous use of sugar; she read novels aloud and was
accused of all the author's mistakes. She acompanied the countess on her
excursions and answered for the weather and the road surface; she had low
wages which were never paid; it was demanded of her to be dressed like
everybody else, that is like the very few. In society she played the most
miserable role. Everbody knew her and nobody noticed her. At balls she
danced only when there were not enough partners, and the ladies took her
under their arm, every time it was necessary to go to the toilet to
correct something in their dress.She was extremely sensitive, and felt her
position cruelly and looked around herself, - eagerly waiting for
salvation; but the young men, in their frivolous vanity, did not pay any
attention to her, although Lizaveta Ivanovna was a hundred times nicer
than the impertinent and cold brides, around whom they courted. How many
times, leaving quickly the dull and luxurious drawing room, she left to
cry in her poor room, in which stood a screen, pasted over with wall
paper, a chest of drawers, a mirror and painted bed and where a tallow
candle burned dimly in a brass candlestick. |
|
Однажды, - это случилось два дня после
вечера, описанного в начале этой повести,
и за неделю перед той сценой, на которой
мы остановились, - однажды Лизавета
Ивановна, сидя под окошком за пяльцами,
нечаянно взглянула на улицу и увидела
молодого инженера, стоящего неподвижно
и устремившего глаза к её окошку. Она
опустила голову и снова занялась
работой; через пять минут взглянула
опять, - молодой офицер стоял на том же
месте. Не имея привычки кокетничать с
прохожими офицерами, она перестала
глядеть на улицу и шила около двух часов
не поднимая головы. Подали обедать. Она
встала, начала убирать свои пяльцы и,
взглянув нечаянно на улицу, опять
увидела офицера. Это показалось ей
довольно странным. После обеда она
подошла к окошку с чувством некоторого
беспокойства, но уже офицера не было, - и
она про него забыла...
|
One day, - it happened two days after the evening described
at the start of this story, and a week before the scene just talked about,
Lizaveta Ivanovna, sitting at her embroidery by the window, inadvertently
glanced into the street and saw a young engineer, standing motionless and
directing his eyes at her window. She lowered her head and again restarted
her work; five minutes later she glanced again, - the young officer stood
in the same place. Not being in the habit of flirting with passing
officers, she stopped looking outside and sewed for around two hours not
raising her head. Dinner was served. She got up, started to tidy away her
embroidery and, having glanced inadvertently onto the street, again saw
the officer. It appeared to her rather odd. After dinner she approached
the window with some anxiety, but the officer had already
gone, - and she soon forgot about him... |
|
Дня через два, выходя с графиней
садиться в карету, она опять его увидела.
Он стоял у самого подъезда, закрыв лицо
бобровым воротником: черные глаза его
сверкали из-под шляпы. Лизавета Ивановна
испугалась, сама не зная чего, и села в
карету с трепетом неизъяснимым.
|
Two days later, when leaving with the countess to sit in the
carriage, she saw him again. He was standing at the entrance, his
face covered by a beaver collar: his black eyes glittering beneath his
hat. Lizaveta Ivavnovna was frightened, not knowing why, and sat in the
carriage with inexplicable trepidation. |
|
Возвратясь домой, она подбежала к окошку,
- офицер стоял на прежнем месте, устремив
на неё глаза: она отошла, мучась
любопытством и волнуемая чувством, для
неё совершенно новым.
|
On returning home she ran to the window, - an officer
stood in the previous place, his eyes gazed straight at her: she moved
away, tormented with curiosity and agitated with a feeling, completely new
to her. |
|
С того времени не проходило дня, чтоб
молодой человек, в известный час, не
являлся под окнами их дома. Между им и ею
учредились неусловленные сношения. Сидя
на своём месте за работой, она
чувствовала его приближение, - подымала
голову, смотрела на него с каждым днём
долее и долее. Молодой человек, казалось,
был за то ей благодарен: она видела
острым взором молодости, как быстрый
румянец покрывал его бледные щёки
всякий раз, когда взоры их встречались.
Через неделю она ему улыбнулась...
|
From that time a day did not pass, that the young man,
at a certain hour, did not appear under the windows of the house. Between
them an informal relationship was formed. Sitting at her place of work,
she felt him approach, - raised her head, and each day she looked at him
longer and longer. The young man appeared to be grateful to her: she saw
with the keen look of youth, how quickly a blush covered his pale cheeks
every time their eyes met. In a week she smiled at him. |
|
Когда Томский спросил позволения
представить графине своего приятеля,
сердце бедной девушки забилось. Но узнав,
что Наумов не инженер, а конногвардеец,
она сожалела, что нескромным вопросом
высказала свою тайну ветреному Томскому.
|
When Tomsky asked permission to present to the countess his
friend, the heart of the poor girl gave a start. But learning that
Narumov was not an engineer, but a horse guard, she regretted, that with
an indiscreet question she had revealed her secret to the frivolous
Tomsky. |
|
Германн был сын обрусевшего немца,
оставившего ему маленький капитал.
Будучи твердо убеждён в необходимости
упрочить свою независимость, Германн не
касался и процентов, жил одним
жалованьем, не позволял себе малейшей
прихоти. Впрочем, он был скрытен и
честолюбив, и товарищи его редко имели
случай посмеяться над его излишней
бережливостью. Он имел сильные страсти и
огненное воображение, но твердость
спасала его от обыкновенных заблуждений
молодости. Так, например, будучи в душе
игрок, никогда не брал он в карты в руки,
ибо рассчитал, что его состояние не
позволяло ему (как сказывал он) жертвовать
необходимым в надежде приобрести
излишнее, - а между тем целые ночи
просиживал за карточными столами и
следовал с лихорадочным трепетом за
различными оборотами игры.
|
Germann was the son of a Russianised German, who had
left him a small capital. Being firmly convinced in the necessity to
secure his independence, Germann would not touch the interest, and lived
from only his salary, not permitting himself the smallest indulgence.
However, he was reticent and ambitious, and his comrades rarely had the
chance to laugh at his extreme thrift. He had strong passions and a fiery
imagination, but firmness secured him from the usual temptations of youth.
So, for example, being at heart a gambler, he never took cards into his
hands, as he calculated, that in his condition he could not permit himself
(as he said) to sacrifice the essential in the hope of gaining the
superfluous, - but he sat the whole night at the card tables and
followed with feverish trepidation the various turns of the play. |
|
Анекдот о трёх картах сильно
подействовал на его воображение и целую
ночь не выходил из его головы. "Что,
если, - думал он на другой день вечером,
бродя по Петербургу, - что, если старая
графиня откроет мне свою тайну! - или
назначит мне эти три верные карты!
Почему ж не попробовать счастия?..
Представиться ей, подбиться в её милость,
- пожалуй, сделаться её любовником, но на
это требуется время - а ей восемьдесят
семь лет, - она может умереть через
неделю, - да через два дня!.. Да и самый
анекдот?.. Можно ли ему верить?.. Нет!
расчёт, умеренность и трудолюбие: вот
мои три верные карты, вот что утроит,усемерит
мой капитал и доставит мне покой и
независимость!"
|
The anecdote about the three cards greatly affected
his imagination and it did not leave his head the whole of that night.
"What if, - he thought on another day in the evening, wandering
through St Petersburg, - what if the old countess reveals to me her
secret! - or names the three true cards to me! Why not try my luck?... I
must see her, to insinuate myself into her favour, - even become her lover,
- but all this requires time - she is eighty seven years old, - she could
die in a week, - even in two days!.. But what about this anecdote? Could
it be true?... No. Calculation, moderation and dilligence: these are my
three true cards, these will treble, septuple my capital and ensure me
peace and independence!" |
|
Рассуждая таким образом, очутился он в
одной из главных улиц Петербурга, перед
домом старинной архитектуры. Улица была
заставлена экипажами, кареты одна за
другою катились к освещённому подъезду.
Из карет поминутно вытягивались то
стройная нога молодой красавицы, то
гремучая ботфорта, то полосатый чулок и
дипломатический башмак. Шубы и плащи
мелькали мимо величественного швейцара.
Германн остановился.
|
Reasoning in this way, he appeared in one of the main
streets of St. Petersburg, in front of a house of old architecture. The
street was crammed with carriages, rolling up one after the other to the
lit up entrance. From a carriage every minute appeared either an elegant
leg of a young beauty, or a noisy boot, or a striped stocking and a
diplomatic shoe. Fur coats and raincoats flashed past the majestic door
keeper. Germann stopped. |
|
- Чей это дом? - спросил он у углового
будочника.
|
- Whose is this house? he asked a policeman at the
corner. |
|
- Графини ***, - отвечал будочник.
|
- Countess ***, - replied the policeman. |
|
Германн затрепетал. Удивительный
анекдот снова представился его
воображению. Он стал ходить около дома,
думая об его хозяйке и о чудной её
способности. Поздно воротился он в
смиренный свой уголок; долго не мог
заснуть, и, когда сон им овладел, ему
пригрезились карты, зелёный стол, кипы
ассигнаций и груды червонцев. Он ставил
карту за картой, гнул углы решительно,
выигрывал беспрестанно, и загребал к
себе золото, и клал ассигнации в карман.
Проснувшись уже поздно, он вздохнул о
потере своего фантастического
богатства, пошёл опять бродить по городу
и опять очутился перед домом графини ***.
Неведомая сила, казалось, привлекала его
к нему. Он остановился и стал смотреть на
окна. В одном увидел он черноволосую
головку, наклоненную, вероятно, над
книгой или над работой. Головка
проподнялась. Германн увидел свежее личико и
чёрные глаза. Эта минута решила его
участь.
|
Germann trembled. The surprising anecdote
again appeared in his imagination. He started to walk near the house,
thinking about its hostess and about the fantasticness of her powers. He
returned late to his own humble corner; he was not able to fall asleep for
a long time, and when sleep overcame him, he dreamt about the cards, a
green table, piles of bank notes and piles of gold coins. He placed card
after card, bent the corners decidedly, won incessantly, raked up the
gold and banknotes and put them into his pocket. He woke late and
sighed about the loss of his fantastic riches, and went again to wander
through the town and again appeared in front of the house of countess ***.
An unknown strength, appeared to attract him to it. He stopped and started
to look at the windows. In one he saw a dark head, bent low, probably
under a book or work. The head looked up. Germann saw a fresh face and
black eyes. That minute decided his fate. |